Мафия 006: Оккупированный Париж 1941

Личное дело:25 лет. Холост. Мать - француженка. Отец - ирландец. Проживает в Лондоне. Брюнет. Глаза карие. Особых примет нет. Снайпер высшей категории, мастер диверсионной деятельности.

Над Парижем сгустилась тьма. Казалось, все краски выцвели, остался только серый цвет страха, черный цвет свастики и красный цвет крови. Я шел по улицам и не узнавал город моей матери. Это как присутствовать на собственных похоронах. Все вроде бы тоже самое, но что-то здесь не так. И зачем М послал меня сюда? Можно подумать, эта группа так важна. Но, приказы не обсуждают, даже если они выглядят как пожелания. Я шел и вспоминал... Ресторан, где мы с М ужинали. "Ты отправляешься в Париж на усиление группы Сопротивления. У них как раз освободилось место снайпера. В Париж попадешь экспрессом. А как я попаду на экспресс? Самолетом. Имя контакта в Париже - Мишель. Вот адрес." Безумная высадка на экспресс с летящего в метре над ним самолета. К счастью, мои документы оказались в порядке и патруль по прибытии не нашел, к чему придраться. Контакт оказался проституткой в борделе. Ну и шуточки у шефа. Получив адрес промежуточной явки я отправился в путь. Пришлось ждать до вечера, пока за мной не пришел хмурый парень со спичкой в зубах и, после короткого обмена фразами, проводил в "Берлогу". Посмотрим, что из всего этого выйдет.

Очередной вечер в кабаре «Нарцисс» проходил как обычно. Снова зал был битком забит пьяной немецкой солдатней, снова под хриплые крики на немецком «Баб давай!» на сцену выходил пожилой конферансье, по совместительству хозяин заведения, пытаясь скрыть то и дело набегающие на глаза слезы. Снова, закончив свое выступление, упорхнули за кулисы танцовщицы, провожаемые одобрительным гулом из зала. Снова, как и каждый день до этого, на сцену поднялся бледный молодой человек, приветствуемый словами конферансье «А теперь, господа, для вас выступит Давид Моро, аплодисменты!» Молодой человек слегка поклонился, но вместо аплодисментов как обычно получил лишь порцию свиста. К этому он привык: он понимал, что разгоряченных алкоголем и вседозволенностью победителей гораздо больше интересуют полуобнаженные красавицы, нежели печальные баллады на незнакомом языке, но, тем не менее, он сел за рояль и привычно пробежал пальцами по клавишам. Гул в зале усиливался, в Давида прилетела пустая бутылка, больно ударив по спине, но он не обращал на все происходящее никакого внимания. Он играл не для них, он играл для себя. Для себя и для той, которая больше никогда его не услышит.

С ней он познакомился летом тридцать девятого, тогда, когда жизнь еще имела смысл. Она была певицей в том же кабаре, поэтому неудивительно, что порой они выступали вместе. Потом их стали видеть вместе за кулисами, потом их стало труднее увидеть по отдельности, чем вдвоем. Казалось, весь мир замкнулся вокруг счастливых сердец. Они не заметили даже начала Войны: что такое война по сравнению с любовью? И со сцены продолжали литься радостные полные надежды песни, зажигавшие огонек в сердцах парижан. Все закончилось внезапно. Утром десятого января сорок первого года труп Мари, изнасилованной и зверски убитой, был найден в переулке напротив кабаре. В тот день Давид изменился. Его мир, еще вчера блиставший яркими красками, наполненный музыкой и счастьем, стал тускло-серым. На следующий день никто не ждал его на работе, но он пришел. Мало кто поначалу его узнал: бледный, с печальным взглядом и тихим голосом он мало напоминал прежнего Давида Моро, жизнерадостного парижского шансонье. Наполненные болью песни о несчастной любви заменили в его репертуаре разудалые песенки, на место жизнелюбию пришли меланхолия и отчаяние. Старик Бернард не смел выгонять Давида, хоть тот теперь скорее отталкивал посетителей, чем привлекал: он чувствовал, что сцена – единственная отдушина для несчастного парня, последняя ниточка, связывающая его с жизнью, и не будь ее, Давид бы попросту умер.

Но была и другая нить, и имя ей – месть. День за днем, шаг за шагом он приближался к убийце. Ценой неимоверных усилий он нашел свидетеля, указавшего на того, кого Давид так долго и безуспешно пытался выследить, немецкого солдата, который волей провидения на следующий день после этого оказался в числе посетителей кабаре. Ничем не выдавая своих эмоций, Давид, словно ничего не происходило, играл весь вечер, а потом незаметно выскользнул вслед за уходящим немцем через черный ход, спрятав в рукаве остро заточенный кухонный нож. Пьяный солдат в компании пары приятелей, пошатываясь, зашел в тот самый переулок, где была убита Мари. Давид ускорил шаг, но тут на его плечо легла тяжелая рука.

– Стой, - прошептал голос таинственного незнакомца

– Кто ты такой, черт тебя дери? Если хочешь взять автограф – подойди попозже, - в ярости бросил Давид

– Их трое, ты один. Они солдаты, ты музыкант. У тебя нет шансов.

– По крайней мере, умру, отомстив за нее

– В Сопротивлении ты принесешь больше пользы, чем если так безрассудно погубишь свою жизнь

– И чем же я могу помочь Сопротивлению?

– Чем сможешь. По крайней мере, ты будешь знать, за что сражаться.

Так Давид влился в ряды Сопротивления. Там он, к своему удивлению, обнаружил в себе талант стрелка: тонкие пальцы, привыкшие к клавишам рояля, уверенно лежали на спусковом крючке, а нежные руки, редко поднимавшие что-то тяжелее нотных листов, твердо держали в себе винтовку. Через месяц по всему городу поползли слухи о таинственном неуловимом снайпере, охотящемся под покровом ночи на немецких солдат. Жертвами его не знающих промаха выстрелов стали уже несколько десятков человек, и останавливаться он не собирался.

Под все тот же, уже ставший привычным, свист публики, Давид встал из-за рояля, поклонился и направился к выходу. До начала комендантского часа оставалось немного, поэтому домой нужно было попасть как можно скорее, но почему-то на полпути он свернул и через черный ход пробрался в заброшенный особняк. Он поднялся на чердак и с удовлетворением обнаружил там заранее подготовленную винтовку с оптическим прицелом. Он взял ее в руки, внимательно осмотрел и подошел к слуховому окну. С нетерпением он разглядывал в прицел дверь дома напротив, и не зря: через пару минут оттуда вышел человек в форме СС. Музыка в голове Давида на несколько секунд затихла, чтобы вернуться оглушительным аккордом выстрела. Давид не промахивался никогда, не промахнулся он и в этот раз. Взглянув на упавшее на мостовую бесчувственное тело фашиста, Давид прикоснулся рукой к висящему на груди медальону и прошептал: «Еще один. Ради тебя. Скоро мы будем вместе». На улице уже заревела сирена и стали собираться солдаты, поэтому, не искушая судьбу, он бросил винтовку и выскользнул через черный ход. Ему нужно было хорошо выспаться, ведь завтра… Завтра очередное выступление.

Je suis malade

Complètement malade

Je verse mon sang dans ton corps

Et je suis comme un oiseau mort

Quand toi tu dors

Je suis malade

Parfaitement malade

Tu m'as privée de tous mes chants

Tu m'as vidée de tous mes mots

Pourtant moi j'avais du talent

Avant ta peau...

- Имя?

- Анри Фурнье.

- Год рождения?

- 1908.

- Родители?

- Пьер и Жаклин Фурнье, у отца маленький книжный магазинчик, мать не работает.

- Род деятельности?

- Фотокорреспондент.

- Теперь все снимки будете приносить мне.

- Понятно.

- Можете идти. Следующий.

Анри Фурнье. Фотограф. Француз. Вот и всё, что было записано в моей анкете этим немцем, его имени я так и не узнал. Через эту процедуру проходил весь персонал газеты. Нельзя было допустить, что бы здесь был хоть один еврей или не симпатизирующий им.

Как только они пришли был введён комендантский час, с восьми вечера до пяти утра. Тех, что побогаче заставляли размещать немцев в своих особняках, появилась цензура. К нашему издателю пришёл человек в чёрном мундире : «Никаких тем о войне, безопасности, ничего еврейского и антигерманского». Удивительно, но в этот список попала и «Майн Кампф», французам нельзя было знать, что думает о них Гитлер? При этом бумаги давали вдоволь и большинство издателей ради денег были готово на всё, как и купленная богема. Евреев обязали носить нашивки: "...шестиконечная, размером с ладонь звезда с черной полосой по краям. Изготовляется из желтой ткани и имеет надпись juden [евреи (нем.)] черного цвета. Подлежит ношению с шестилетнего возраста на левой стороне груди. Крепко пришивается к наружной стороне одежды". Сначала было разбито несколько витрин магазинов, хозяевами в которых были всё те же евреи, да часто употребляю это слово, но никуда не деться, позже это «хулиганство» переросло в нечто большее - начали пропадать люди. Но больше народ волновало когда пустели прилавки. В городе было вдоволь только голода и нищеты, любой товар от еды до мыла немцы конфисковывали.

При этом старательно создавалась видимость, что всё идёт как обычно. Театральная жизнь била ключом, люди пытались хоть не надолго убежать от того что видели вокруг в этот мир грёз. Министерство пропаганды рейха работало отлично, полистайте хотя бы «Signal». Цветные фотографии, довольные гуляющие люди, парочки, парижане сидят в кафе и посещают ипподром, не скажешь что идёт война и город оккупирован врагом. Лишь на некоторых видны немецкие солдаты, свастики и нашивки на одежде евреев. К такой плёнке имели доступ лишь некоторые, не немецкую плёнку вообще запретили.

Не все французы хотели жить так. Я не мог снимать это, но ругаться с издателем было себе дороже, мог и донести. Уйти постарался тихо и теперь сидел без денег и работы, абсолютно не представляя, что делать дальше…

Госпиталь.

Эмиль- молодой неудавшийся, обиженный судьбой, французский лётчик, ему всего 24 года, летает только 3 месяца, но уже успел разбить 3 самолёта и не подбил ни одного фашиского, стрелять толком не умел, драться тоже, зато любил выпить и поиграть в карты

Он лежал на койке, рядом с ним сидел и разговаривал мужчина в военной форме.

-Эмиль, Эмиль, как сюда на этот раз попал?

-Эх...как и в прошлый...

-Что опять самолёт подбили?

Эмиль кивнул головой.

-Какой на этот раз?

-Господи, ты так говоришь, будто у меня много самолётов разбилось!

-Ну не знаю как для тебя, но для меня за три месяца три самолёта разбить - это много...Какой на этот раз?

-Caudron CR.714 Cyclone, хороший самолёт был, вот фриц скотина зацепил в крыло...

-А ты сам хоть одного подбил?

С грустью Эмиль ответил-Нет, ни одного...Я только успел от земли оторваться и тут Бац! И уже всё в дыму, а я мчусь к земле...

- Ну что ты так, за всю войну то надо хоть один самолёт сбить...Ну ладно всё, мне пора, выздоравливай!

Де Карре лежал и разговаривал с собой: "То же мне друг, только ходит и смеётся: "За всю войну надо хоть один самолёт сбить..."- тоже мне герой нашёлся, сам то сбил двоих и ходит хвастается: чмырь напыщеный...Ничего я ещё им покажу"

-Думаю не выйдет. - Прервал размышления сосед по койке

-Это почему же не выйдет?

-Париж окупировали немецкие войска, разоружили армию, кого то захватили в плен и прочие мерзости...

- Но как такое произошло?

-А мне то откуда знать?

-Да пошло оно всё!

На этой ноте и закончился разговор, Эмиль погрузился в раздумья...Уже завтра его выписывают из госпиталя, но что будет потом? Никому не ясно...

Внешние признаки: Длинные волосы, высокого роста.

Род деятельности: Ученая.

Возраст: 27 лет.

Абелия была дочерью влиятельного человека, ей с детства прививали историю и грамоту, когда она подросла, то начала интересоваться наукой, уже довольно в раннем возрасте Абелия хорошо знала химию. Став достаточно взрослой девушкой она ушла из дома, чтобы помогать в госпитале, ведь в те времена во Франции началась оккупация, но долго её помощь не продлилась - госпиталь, в который она устроилась, был разбомблен, а сама девушка, чудом спаслась…

После этого Абелия решила помочь людям другим способом, она организовала свой приют, но ресурсов не хватало, а немцы ходили совсем близко, девушка сама пыталась приготовить лекарства для раненых, но людей было слишком много чтобы помочь всем. Совсем скоро ее приют был заброшен, а Абелия решила делать все так, как повернется ситуация…

Тридцатилетняя вдова предпринимателя Роберта Грина. Муж и пятилетняя дочь погибли в Африке, где семья жила уже несколько лет, от тропической болезни. Марта выжила и вернулась к родителям во Францию год назад. Особого образования нет, в юности работала официанткой и медсестрой в больнице. Три дня назад родители последовали за мужем и дочерью, попали в перестрелку.

Гюстав - обычный честный француз 28 лет, имеющий много претензий к фашистской гидре. С чего бы это? Его жена томится в немецком концлагере за подозрение к несогласию с немецким режимом, а родители давно ушли в мир иной (хотя нацисты здесь ни при чем - только мать природа да старение). У него больше ничего нет, и идея о вступлении в Сопротивление и попыткам разрушить Третий Рейх показалась ему любопытной, чем он и занялся.

Но, разумеется, это лишь глупая душещипательная история для умасления сердец бедных французиков. Грегор Шульц (а именно такое имя получил "Гюстав" при рождении) - нацисткий солдат на службе Германии, оккупировавшей Париж. По его мнению, настоящая война - это не пиф-паф на фронте, а настоящий солдат должен не только уметь держать автомат и одеваться за 45 секунд. Настоящий солдат должен быть терпелив, скрытен и смертоносен - а Грегор именно таков. Сразу же после оккупации Рейх запустил в город несколько нацистов под прикрытием, но на сей момент закрепиться удалось только ему. Его задача - подобраться поближе к французским повстанцам и держать их в поле зрения, с чем он пока что успешно справляется. Единственное общее у Грегора и его "легенды" Гюстава - семьи нет ни у кого. Работа шпиона не предполагает каких-либо отношений. У Грегора нет даже друзей, а о его настоящей личности знает только высшее руководство.

Но не все идет так гладко. Оказавшись "по ту сторону", Грегор обнаружил, что та Германия, в которую верил он и та, которую видят жители очень отличаются. Попав в ряды Сопротивления, пусть и не разделяя их взгляды, Грегор постепенно стал переживать французам, оказавшихся под гнетом Рейха и "сливаться" со своим образом. Порой он даже ловил себя на мысли, что чувствует и размышляет как французский повстанец.

Сможет ли он в нужный момент нанести удар в сердце антифашистскому движению, или предаст свою державу и поможет в освободительной войне против Германии? Сам Грегор не знает это. Он уверен только в одном: Если хоть кто-нибудь узнает о его настоящей истории - ему конец.

Самая обычная парижская куртизанка.

Обожает скачки, хорошую выпивку и мужчин.

Перед дверью гримёрки Жан-Батист потоптался, покрутил головой, тихо выругался и полез таки за фляжкой. Огонь ещё продирался по глотке, когда он рванул на себя дверь, стремительно вошёл и.. остановился посреди комнаты, в которой никого не было. На полу возле гримёрного столика стояли корзины с цветами. Некоторые букеты уже подвяли, некоторые были совсем свежими, к некоторым были прикреплены карточки. Жан-Батист сорвал первую попавшуюся - так неистово, что корзина опрокинулась, и розы, стоимость которых превосходила, верно, стоимость всей одежды на нём, посыпались ему под ноги. Он едва заглянул в карточку - зачем смысл, когда нужен лишь повод? - нечленораздельно взревел и начал топтать цветы - сначала бархатистые бордовые розы, а потом всё без разбору. Цветов было много, очень много, и, когда под финал разгрома он смахивал баночки, кисточки и флакончики с гримёрного столика, его сбившееся, хриплое дыхание, как и запах его пота - вперемешку с цветочным ароматом, можно было бы услышать из коридора.

*

- Ты очаровательна, Ноэль, - Шарль коснулся губами обнажённого женского плеча. - Рядом с тобой забываешь обо всём. О войне, об оккупации, о том, что парижанам стало нечего жрать, а женщины на улицах носят какие-то средневековые тряпки. Я уже видел одну в деревянной обуви, представляешь?

Обнажённое женское плечо слегка дёрнулось вверх-вниз. Шарль рассмеялся. У него был красивый смех и красивый голос, а его песни становились всё более популярны.

- Мне иногда жаль, что ты не поёшь, Ноэль. Я с удовольствием сочинял бы для тебя. Но я попрошу Пьера написать для твоего номера новую музыку. Это совершенно нелепо, но театры, клубы, кабаре - все просто ломятся от зрителей! И не только немцев. Почему так? Парижане словно заглушают громкой музыкой и смехом урчание в желудках и звуки выстрелов на улицах..

На затылок Шарля легли изящные пальцы, зарылись в волосы, его губы накрыл поцелуй, и шанса продолжить столь актуальные рассуждения на какое-то время просто не стало.

- Да принесут мне в этой гребаной парижской забегаловке мое гребаное пиво?! - на ломаном французском заорал ефрейтор Йодль. Впрочем, лишним это не было, так как выпившие солдаты вермахта устроили знатный балаган.

- Сейчас-сейчас... - ответила миловидная официантка и побежала за стойку, успев получить пару шлепков по филейной части от откровенно пьяных рядовых.

Через пару минут та же официантка несла ему кружку пива. Пена текла по ее рукам, но она все же старалась не разлить напиток, хотя в толпе пьяных солдат это было довольно сложно.

Девушка почти донесла кружку до Франца, как вдруг молодой рядовой, определенно перебрав спиртного, ухватил ее за ляжку. Официантка подскочила, выронив кружку и расплескав пиво себе на передник. Рядовые заржали, видя как та покраснела, но Йодль был в бешенстве.

- Слушай ты, Fotzenlecker. - сказал он подойдя к рядовому. - Еще раз ты тронешь эту fräulein, и я тебе смазливую мордашку расквашу! - Йодль размахнулся и заехал рядовому по морде, да так, что тот отлетел на соседний столик, расплескав пиво двух своих сослуживцев. - Ой, я ее тебе уже расквасил. Какая незадача! - он улыбнулся официантке и сказал, перейдя с немецкого на ломаный французкий. - Принеси другую кружку.

Он сел за свой столик, где наблюдавшие за всем этим его боевые товарищи сказали:

- Ты можешь с легкостью отыметь эту девчонку.

- Я мог бы отыметь ее и не производя впечатления. - ответил ефрейтор. - Но не буду.

- Почему?

- Не знаю. Она напомнила мне одну мою знакомую...

Тут официантка вернулась с пивом.

- Je vous remercie. - ответил он и она удалилась.

- Слушай, а расскажи тот самый стих, про кефир. - вспомнил один из них. - Ну, которым ты любишь всех развлекать.

Йодль встал и откашлялся:

- Слыхал я, что поэты воспевают,

Прекрасных дам и пишут им стихи.

Меня такая тема не прельщает,

Кисломолочный я пою кефир.

Ты порождение молока, ты бел как снег,

Тебя имел во сне, о чудо!

Откуда столько вкуса, ну откуда?

Едва вернусь я с рынка,

Как поспешно, стакан достану в коим грани тьма,

Тебя, открыв, с любовью безбрежной,

Переливаю в сей сосуд стекла!

Тянусь к тебе, дрожащею рукою,

И с трепетом тяну тебя к устам!

Ничто не разлучит меня с тобою,

С твоею массой, что так густа.

И я впиваюсь, жадными губами, в твою трепещущую плоть!

Скажи кефир, что станет между нами?

Что страсть такую в силах побороть?

Ничто! Ничто двоих не остановит!

Испью до дна, помою свой стакан,

И о тебе одном я буду помнить,

И верить, что кефирный есть фонтан.

Пьяные солдаты зааплодировали, а ефрейтор сел и как ни в чем не бывало продолжил пить свое пиво.

-Извините, мне надо работать.

Какая сладкая чушь. Я уже давно я не работаю. А зачем? Когда вокруг война, какой идиот будет работать? Сейчас мы рушим то, что отработали. Время веселья. Самые счастливые моменты человечества, черт возьми.

Только я не воюю. А почему? А собственно зачем? Я чертов бездельник, разгильдяй, наглый бессовестный тунеядец. Хотя до 38-ого работал на заводе братьев Дасслеров. Ушел сам. Надоело. Ну и уволили бы.

Черт нос, болит. Да, Париж отличный город. Здесь можно устроить драку в баре даже при нацистах. Немецкая кровь на руках-это опасно. Но так круто. Фашистская сволочь. Ну правда козлы.

Я вообще похож на немца? Хм, не знаю. Многие видят какие-то мифические арийские черты лица. Хотя знаете, кто мой отец? Хех, русский. А мама-сербка. Оба-славяне. Да-да, из тех самых, которые размножаются как черви и недочеловеки. Откуда я в этом городе? С востока. Нигде не работаю, ничего не делаю. Зато изъездил пол-Европы в свои...сколько там? 1917. Сейчас 41-ый. А ну да-24 года.

Есть ли у меня цель в жизни? Не знаю. Я подумаю над этим, как-нибудь на досуге. А пока...

-Хотя знаете, пожалуй, у меня найдется время для вас, мсье...а я знаю вас. Вы-же работаете на ну сами знаете кого. Комендант или кто? А мне плевать.*с этими словами берёт бутылку и ударяет об голову сидящего толстяка*

Русский эмигрант.

Эмигрировал: из СССР во Францию в 1936 году.

Дата рождения: Родился в 1918 году.

Город рождения: Санкт-Петербург

Умер: ------

Место работы: официант в ресторане

Город проживания: Париж

Улица и дом: неизвестно

Семейное положение: не женат

Описание внешности: Высокий брюнет, роста 180см, комплекция: умеренная.

История жизни: 7 лет проучился в школе, после работал на одном из заводов, чтобы прокормить семью. По достижению совершеннолетия сбежал из дому и эмигрировал. Не знаю французского приходилось выживать как мог, работать там где мог, есть то что найдёт. Освоил французский к 1940 году. Был помолвлен, но был брошен.

P. S. это полный бред не правда ли?

Дорогие мои, любимые Хайди и Клаус,

как вы, наверное, знаете, Париж оккупирован немцами, и я теперь совмещаю свои научные исследования с работой в госпитале, который открылся при медицинском факультете Сорбонны. Пришлось вспомнить всё, чему меня обучали, в том числе и азы хирургии - каждые руки на счету, и я вот тоже встал к операционному столу. Людские страдания иногда заставляют меня сомневаться в правильности моего выбора. Кому нужна гештальт-терапия, когда вокруг рвутся снаряды? Если бы я, как остальные мои коллеги, уехал в Америку в тот день, когда стало понятно, что отказавшись от предложения поучаствовать в проекте герра Гиммлера по созданию Сверхчеловека, мы подписали себе смертный приговор... Но бабушка бы не осилила дороги через океан. Франция была последней возможностью, и я подумал, у вас будет больше шансов присоединиться ко мне, если я останусь в Европе. Но вы так и не успели пересечь границу, и теперь я не знаю где вы, и что с вами стало.

Мужчина внимательно смотрел на фотографию - почти пасторальную открытку, где на фоне заснеженных гор в камеру улыбались очаровательная блондинка и маленький мальчик с ангельским лицом – его жена Хайди Хайлиге и сын Клаус. Только раз в день он позволял себе эту слабость – посмотреть на фотографию, и нужен был серьёзный повод для такой вольности, как мысленно написать письмо, которое никогда не будет отправлено адресатам. Но сегодня его преследовало предчувствие чего-то особенного, и он даже подумал, а не записать ли свои мысли, быть может такой возможности больше не представится... Как бы то ни было, теперь уже некогда. Его ждут.

Впереди у этого красивого и статного мужчины, не старого еще, в совсем недалёком прошлом любимца женщин и кумира девиц, увлекающихся столь модной до войны психологией, был ещё один день, который ему, известному немецкому психотерапевту Людвигу Хайлиге, предстояло провести за операционным столом. Он придал своему лицу привычное, приветливо-равнодушное выражение – он был действительно хорошим психотерапевтом, что означало, помимо всего прочего, и безукоризненное владение собой, какие бы кошки не скребли на душе, – и вышел в рассветный туман. Впереди ещё один день.

Старший рядовой Максимилиан Вирс, танковые войска Вермахта.

Рос в неполной семье, воспитывался отцом, который, был активным членом Коммунистической партии Германии. В марте 1933 Карл Вирс был арестован на основании декрета «О защите народа и государства», а Максимилиан был отправлен в интернат.

Осенью 1938го в возрасте восемнадцати лет записался добровольцем в армию. Прошел обучающий курс механика-водителя, и получил место в 7-й танковой дивизии. Участвовал в военной кампании против Франции, в битве при Флавионе подбил четыре французских танка, за что был награжден Железным Крестом 2-го класса. Дезертировал из армии после получения известий о переводе дивизии на восточный фронт, был замечен в связях с французским освободительным движением.

- Мам, а что это такое?

Маленькая ручка прикоснулась к её груди, маленький лобик сосредоточенно хмурился. Малышка пыталась понять, с каких это пор в повседневном, столь привычном ей облике матери, появилась новая деталь, и почему она до сих пор этого не замечала. Слёзы подступили внезапно, сердце сдавили невидимые тиски.

"Нет. Не здесь. Не сейчас."

Крепко зажмуриться. Проглотить вставший в горле комок. Смахнуть скатившуюся непослушную слезинку - пока девочка внимательно рассматривает шестиконечную жёлтую звезду с непонятной ей пока надписью, и ничего не замечает. Глубокий вдох - как можно более ровный.

- Украшение, милая. Просто украшение.

- Красивая!

"Ещё бы... "

Молодая женщина горько усмехнулась. Она своими руками вышивала этот проклятый знак. Аккуратно ставила его на всю свою одежду. Только свою. Малышке Луизе шёл четвёртый год, она ещё слишком мала, чтобы её официально признали "прокажённой". Что до неё самой - Рози Клейнер не собиралась опускать голову перед лицом ненавистных оккупантов. Если ей придётся носить это клеймо - она будет носить его с гордо поднятой головой, не стыдясь своего происхождения, верности традициям своих предков.

Дзиннь..

Мелодичный звон дверного колокольчика возвестил о прибытии столь редких в эту пору посетителей. Рози ещё раз глубоко вздохнула и помотала головой.

- Маме надо идти, милая. Сейчас придёт Мишель, она за тобой присмотрит, хорошо?

Ласково улыбнувшись в ответ на серьёзный кивок девочки, женщина поднялась с кровати и, поцеловав дочку на прощанье, направилась вниз.

- Добро пожаловать в нашу аптеку. Чем я могу вам помочь?

Париж, как пьянит этот запах. Лишь бы не узнали про мои ночные похождения. Иначе смерть... А быть повешенным я не хочу. Моя душа так хочет жить… И этот город поможет мне…

Рассвет. Легкая дымка скрыла тротуар. Где-то в злачных районах Парижа...

-Марк, - подкрашивая губки, произнесла довольно странного вида девушка. Яркий макияж, вызывающее платье, но… девушка ли это вообще?

-Марк, собирайся, - снова повторила она. – Уже утро, а мне еще...

-Ой, и как ты только высыпаешься?!. – воскликнул молодой французец.

-Я сплю на работе, но, Марк, я умоляю, пора идти…

-Соня, может еще разок? У меня еще остались деньги... - Марк вытащил несколько банкнот.

-Хи-хи, французские мужчины – такие ненасытные, - Соня перевела взгляд с часов на банкноты. - Если только еще немного, иначе хозяин будет ругаться...

Вы не ошиблись. Соня… - это мое истинное я. Знаю, таким не место в арийской расе. Ганс лишь покрывало, которое оберегает меня от неминуемой смерти. А деньги - катализатор моей страсти…

И я живу с кровоточащей рано в груди… Моего возлюбленного запытали в застенках Гестапо. Но он так и не выдал меня, он всегда оберегал меня. И защитил ценой своей жизни. Я смирился с его смертью. Это было нелегко. Но мир не стоит на месте... И я обязан жить дальше. Ради него. Ради себя…

По лесу шёл паренёк немецкой наружности лет двадцати. На ногах были протёртые и изношенные до дыр сапоги. Да и все остальные элементы немецкой формы были не в лучшем состоянии.

Мелкий гравий впивался в его ступню, которая слегка вылазила из почти порванной подошвы, но он шёл, а в некоторых местах даже бежал.

Но отпустим лишние детали и перейдём к сути:

Паренька звали Фестером, Фестером Вольфом, как уже многие догадались: он немец, не фашист а немец! Служил в ** пехотном полку, впрочем не долго, он дезертировал из фашистских войск и бежал во Францию, ещё до вступления фашистских войск в неё. За дезертирство ему грозила смертная казнь, Фестер это отлично понимал, но это была вынужденная мера, он не мог так больше, не мог убивать, не мог смотреть на убитых и даже при виде одной лишь крови своей или чей либо ещё Вольфу становилось не по себе и его охватывало такое чувство что все его внутренние органы вывернутся наизнанку. Собственно, поэтому он и дезертировал, в надежде найти тихий уголок, в какой либо глуши, или наоборот в каком либо крупном городе, вобщем спрятаться там, где его меньше всего будут искать.

-Париж!-почти шёпотом себе под нос сказал Фестер- вот и ты!

Его и город отделяли друг от друга всего лишь один таможенный пункт

Дезертир легко преодолел это так сказать маленькое препятствие. Раздобыв какой никакой одежды он обустроился где-то в трущобах. И уже через пару или больше недель фашиские войска оккупировали Париж.

Он скрывался целый год, тем временем наступил уже 1941 год.

- Ай-ай, что же творится на белом свете... - чуть слышно, невнятно, одними губами шептал пожилой человек, стоя у окна второго этажа и осторожно подглядывая в щёлку между задёрнутыми тёмно-зелёными шторами из плотного, тяжёлого бархата. Прищурившись до того, что припухшие, усталые, покрасневшие глаза его принялись мучительно слезиться, он всматривался в сумрачный проём распахнутой входной двери дома напротив. Перед дверью стоял фургон военного образца с включённым двигателем. Пожилой солдат - водитель фургона курил в открытое окно, время от времени длинно, лениво сплёвывая на блестящую брусчатку, явно томясь ожиданием. Рядом с дверью дома напротив, купаясь в утренних лучах сияла чистым стеклом, играя солнечными бликами витрина с кожаными болванками,увенчанными

изящными женскими шляпками. Над витриной тонкой серебристой вязью красовалась вывеска: "Шляпная мастерская Гийома Гастеля". Время шло. Человек за занавеской теперь уже напряжённо прислушивался, всё так же не отрывая взгляда от щёлки в шторах, почти не дыша, изо всех сил стараясь не быть замеченным кем-либо с улицы. В дверном проёме дома напротив заметались тени, до слуха подглядывающего донеслась отрывистая, властная немецкая и французская речь, какое-то жалкое, униженное бормотание в ответ. На пороге показался офицер в форме гестапо и два солдата в обычной армейской немецкой форме. Солдаты грубо вытолкали на порог седоватого, худого мужчину без пиджака и шляпы. На белой изорванной сорочке мужчины расцвели свежие, ярко-алые, бесформенные пятна. Лицо его было окровавлено и помято, покрыто синяками и ссадинами. Подгоняемый пинками армейских, избитый побрёл к фургону. Брёл покачиваясь, с руками за спиной, надёжно скованными наручниками, пряча взгляд в заплывших синяками веках на измученном лице - словно стыдясь своего вида. Морщась, силился шевелить разбитыми губами, неловко пытаясь отвечать на отрывистые замечания офицера.

Тому, кто стоял за шторами, удалось уловить лишь обрывки фраз гестаповца, разрозненные слова: "...радиоприёмник...чердак...запрещено...быстро, быстро!...всё выясним".

- Гийом! Как же так... - человек за шторой не сказал - выдохнул эти несколько бессвязных слов, весь вдруг как-то поник и съёжился, отпрянув от окна, как только мотор фургона звучно затарахтел и машина тронулась вниз по улице, явно напрявляясь в сторону тюрьмы Френ. Он несколько раз нервно прошёлся по комнате взад-вперёд, зачем-то открыл стеклянную дверцу высоких напольных часов, рассеянно потрогав маятник. Потом опустился в кресло и предался невесёлым размышлениям о делах своих скорбных.

Адам Фогельзанг был счастлив и богат до тех пор, пока не наступили в стране времена "нового порядка". Пять ломбардов, разбросанных по всему Парижу, и несколько таких же - в Марселе и Монте-Карло, были способны обеспечить безбедное будущее не одного поколения Фогельзангов. Дела шли хорошо: налаженные связи, постоянная востребованность ломбардов в Париже, а особенно - портовом Марселе и азартном Монте-Карло, приносили неизменно высокую прибыль дому Адама Фогельзанга. И никто не узнал бы тогда, при "старом-добром порядке" в щеголеватом, самоуверенном, моложавом, энергичном, осанистом мужчине с победоносно блестящей лысиной и шикарно торчащими усами - теперешнего трепещущего пожилого еврея, прячущегося за плотными шторами и суетливо меряющего шагами комнату, того, прежнего Адама Фогельзанга. И мысли в голове Адама сейчас обитали совершенно иные, чем те, что посещали его лысую голову во времена финансового взлёта, спокойствия и благополучия. Мысли нынче текли суровые, тревожные. И все - о жене Аде, пятерых дочерях - девушках на выданье, о наследнике - племяннике Соломоне. Всё своё семейство Адам Фогельзанг пару месяцев назад отправил в британский Саутгемптон, а оттуда - на знаменитой "Queen Elizabeth" через Атлантику прямиком в Нью-Йорк, предчувствуя, что "новый порядок" очень быстро станет в стране "постоянным порядком". Сам же Адам рискнул покамест остаться в Париже, продолжая помаленьку всё ещё контролировать деятельность своих ломбардов, не решаясь окончательно прикрыть дело и отчаянно надеясь на чудо, стыдясь своей надежды и ища ей оправдание... И вот теперь Адам засомневался очень сильно: правильно ли он сделал, что не уехал за Океан вместе с Адой, Солом и девочками, а главное - что же будет теперь, поскольку именно сосед и давний приятель - шляпник Гийом Гастель, только что арестованный офицером в чёрной форме со свастикой на рукаве, сделал семье Фогельзангов фальшивые документы, чтобы появилась возможность спокойно добраться до Саутгемптона. А что, если Гийом уже, вот в эту самую минуту рассказывает в гестапо о радиоприёмнике на чердаке шляпной мастерской - том самом радиоприёмнике, который так часто тайно слушали вечерами приятели - шляпник Гийом с соседом Адамом, интересуясь обстановкой и строя планы на будущее, делясь друг с другом своими выводами по поводу этого самого, пресловутого "нового порядка" ? А ещё Гийом наверняка рассказывает о документах для семейста Фогельзанг, и заодно - о той куче денег, что Адам выложил за надёжные фальшивки..

- Ох-ох-ох.. - горестно вздыхал Адам, чувствуя совершенную свою беспомощность в такой ситуации. Но... отчего же беспомощность? Во все времена, при любом "новом порядке" деньги решали если не всё, то очень многое. Выбравшись из кресла, он решительно направился в кабинет, намереваясь просмотреть бумаги ломбардов и прикинуть - сколько денег может пойти на взятки и щедрые подарки в случае самого неблагоприятного развития событий...

Француз. 52 года. Рост низкий, полноватое телосложение. Волосы седые, короткоподстриженные. Глаза карие. Бывший военный врач ныне работающий в небольшой медицинской клинике. Неженат. Детей нет. Доход стабильный, большое состояние досталось по наследству от погибшей семьи. Содержит подпольный приют для жертв войны и укрытия преследуемых нацистами людей. Характер добродушный и вспыльчивый, не терпит идеологии нацизма и какого либо превосходства людей над людьми. Любит выпить, но в меру. Не курит. Азартными играми не увлекается, но отдаёт предпочтение интеллектуальным.